В ЗДЕШНИХ КРАЯХ
или
КАК ЖИТЬ ДУША В ДУШУ И УМЕРЕТЬ В ОДИН ДЕНЬ
рассказ
1.
- А я тебе говорю, что он псих, - сказала Мама шёпотом и потащила с Саяпова одеяло.
- Мама, он не псих, он писатель, - застонал Саяпов и попытался лягнуть Маму ногой.
Мама увернулась и с подозрением оглядела ту часть Саяпова, которая ещё пряталась под одеялом.
- Кто тебе сказал?
- Он сам и сказал. Сказал, что прилетел сюда в творческую командировку, сказал, что он писатель, сказал, что собирает материал для своего нового лирического романа.
- Романа? – уточнила Мама.
- Романа, - подтвердил Саяпов, потихоньку подтягивая одеяло к себе. – У них роман тоже называют романом. Мальчик любит девочку, девочка любит мальчика, родители мальчика против, родителям девочки всё равно. Книжка про любовь.
Мама и не думала выпускать из рук инициативу и, само собой, одеяло.
- Про какую это любовь? Это про вашу с Синичкиной любовь? Какая уж там у вас любовь! Грош цена ей в базарный день. Я бы ни за что ради такой ерунды не стала в вашу даль переться. Говорю же, он псих.
- Вы уже припёрлись, - напомнил Саяпов и дёрнул одеяло понастойчивее. – Как только мы стали жить вместе, вы тут же и припёрлись.
Он немного приврал, и все это знали. Мама прилетела не сразу, а лишь через три с половиной месяца. Но прилетела она не жить, а погостить. А осталась навсегда. Хотя и обещала вернуться домой с каждого следующего понедельника.
Саяпов и Синичкина стали жить вместе с прошлого февраля. Поначалу им казалось, что вместе жить экономнее и удобнее в бытовом плане. Саяпов работал учителем черчения в соседней школе и проводил уроки три дня в неделю. Синичкина на ежедневную работу не ходила, брала уроки массажа и собиралась открывать собственный салон красоты, так что их расписания отлично сочетались. Поначалу совместная жизнь их протекала и в самом деле без особенной любви. Но быт как-то быстро и незатратно наладился, небольшие несовпадения вкусов и желаний устаканились, еды и одежды уходило вдвое меньше, и к приезду Мамы им казалось, что теперь точно проживут они в порядке и здравии до самой смерти в один день.
В один прекрасный - хотелось бы надеяться, прекрасный - день.
В Здешних Краях мужчина и женщина, которые жили вместе, не боялись смерти в один день. Они вообще мало чего боялись, пока жили вместе. Здешние Края отлично подходили для лирических романов.
Не обязательно в присутствии Мамы.
- Как только у тебя язык повернулся такие слова матери говорить! – возмутилась Мама и взялась за одеяло решительнее.
Саяпов, даже после того, как они стали жить с Синичкиной вместе, был гораздо слабее Мамы в физическом плане. И они все это тоже знали: и Саяпов, и Мама, и Писатель-псих. Синичкина вообще не сочла нужным проявляться.
Саяпов вновь проиграл.
Мама завладела одеялом и принялась аккуратно его складывать, уголок к уголку.
- Какой он к чёрту писатель, ежели он ничего не пишет? – сварливо сказала она и убрала одеяло в комод.
- С чего вы, Мама, взяли, что он ничего не пишет? – спросил Саяпов, поднимаясь с кровати.
- Как же ему писать, ежели у него рук нету?
Они оба посмотрели на стену, за которой находилась гостевая комната. Именно в ней квартировал Писатель. Именно за неё Писатель выплачивал Маме.
- Разве вы, Мама, не знаете, что в Центре Галактики, откуда он к нам прилетел, рук вообще ни у кого нет? – спросил Саяпов. – Они там даже не гуманоиды.
- Зато вы с Синичкиной очень даже гуманоиды, - возразила Мама. – У вас-то руки есть. Руки есть, а посуду после себя не моете. Может, и вам лучше в Центр улететь, дураки безрукие?
Саяпов горестно вздохнул и посмотрел на часы, что висели на той же самой стене, которая разделяла их с Писателем. Часы показывали, что идти на работу было ещё рано, но уже очень хотелось.
- Какого же рожна он вдруг писатель? – Мама никак не могла угомониться. – Сидит круглые сутки на заднице, ни черта не пишет, только попкорн жрёт.
- Нет у него никакого попкорна, - вздохнул Саяпов и подсмыкнул трусы. – Это не попкорн, это сушёные термиты.
Мама насторожилась.
- Насекомые?
- Кто их там разберёт. Может, и насекомые. А может и нет. Другая часть Галактики, там всё не так, как у людей.
Дверь под часами аккуратно-зиккуратно приотворилась, и к ним заглянул Писатель. Был он, как всегда, весел, спокоен и доволен существованием.
- Доброе утро, - сказал он, - как спалось? Мне снился сон, представляете? Такой красивый сон, такой же красивый, как ваши свидания, Саяпов и Синичкина. Романтичный, лиричный, впору писать симфонию, а не простой роман, но я писатель, я не умею писать симфонии, зря я не пригласил с собой кузена, тот очень хороший композитор, в его портфолио есть двенадцать симфоний, и это не считая шести ораторий, двадцати трёх сонат и бесчисленного количества песен, мой кузен бы вам точно понравился, Мама, Саяпов и Синичкина, в следующий раз я непременно захвачу его с собой, у него точно получится потрясающая симфония о вашей любви, Мама, Саяпов и Синичкина.
- Стучать вообще-то надо, - сказала Мама обиженно. – У нас тут, конечно, не Центр Галактики, но у нас тут принято вообще-то стучать в дверь перед тем, как просачиваться.
Пока Мама говорила, Писатель окончательно просочился в комнату. По пути он окончательно улыбался и приветливо кивал.
- Чем же мне стучать в двери, Мама, ежели у меня ручек нету? – умиротворённо сказал он. – Вы только не сердитесь на меня, я недолго вас буду ещё стеснять, хотя комната, которую вы мне столь любезно предоставили, чрезвычайно хороша, в ней такой вид на ваши, нет-нет-нет! на их отношения, что любо-дорого смотреть, у меня и слов из вашего языка не найдётся, чтобы передать, насколько ваш роман подходит для моего романа, я его непременно скоро напишу и отправлю на конкурс лирического романа, и мой роман там непременно победит, и я получу главный приз и смогу, наконец, позволить себе жить вместе с моей любимой, имени которой, к моему величайшему сожалению, я не умею произнести на вашем языке, хотя он тоже очень и очень поэтичный, этот ваш язык. Представляете, у нас давно уже никого никак не зовут, но у моей любимой есть имя.
Мама погрозила Писателю пальцем. Она была права.
- Стучать в дверь не умеете, так хотя бы кашляйте, когда собираетесь зайти. Кашлять-то вы умеете, я слыхала.
- Это не кашель, Мама, - сказал Писатель. –Так у нас выводят из организма шлаки.
- Псих, - сказала Мама и пошла на кухню.
Саяпов поморщился.
- В таком случае входите без стука, - разрешил он. – И вовсе не обязательно кашлять.
- Спасибо, - сказал Писатель. – Вы не обращайте, пожалуйста, на меня внимания, я всего-навсего писатель в творческой командировке, я не принесу вам вреда и забот, я просто прилетел к вам, чтобы собрать материал для лирического романа, чтобы участвовать в конкурсе лирических романов, в этом конкурсе ощутимые денежные призы, почти семь пятьдесят за первое место и три шестьдесят две за второе, а это такая сумма, на которую мы с любимой сможем начать жить вместе и прожить безбедно до того дня, когда мой роман издадут, и он станет продаваться, сначала на нашей планете, потом на соседних, ну а затем на прочих, прочих, других планетах, и наверняка доберётся и сюда, вы не переживайте, Саяпов и Синичкина, и Маме скажите, чтобы не переживала, я непременно стану отчислять вам персонажные, у нас это называют персонажные, хотя, если следовать логике, это скорее прототипные, но уж так повелось, давно придумано, придумано не нами, не нам и менять, согласны?
- Вы это уже говорили, - заметил Саяпов в нетерпении. Ему хотелось в туалет, а Синичкиной в душ.
- Я помню, - улыбнулся Писатель и переместился поближе. – Я помню, что уже говорил, но я подумал, вдруг Синичкина не слышала, вдруг она спала тогда или отвлеклась на другие важные дела, я понимаю, вокруг меня белый свет клином не сошёлся, вот и решил повторить.
- Она всегда слышит то же самое, что и я, - терпеливо пояснил Саяпов. – Она знает вашу историю, Писатель. Мы живём вместе, значит, слышим и видим вместе. Всё, что любой из нас видит или слышит, мы сразу же видим или слышим оба. Может, мысли друг друга мы и не можем слышать, но всё остальное мы можем слышать и видеть запросто. В этом и суть того, что мы с Синичкиной живём вместе. Синичкина сейчас там, внутри нас, потому что сейчас я глава семьи. А потом, когда она станет главой семьи, вы сможете видеть только её, и уже меня не сможете видеть, потому что я буду внутри нас. Это очень экономно, знаете ли. Мы говорим: «жить душа в душу». Все так делают. Вы же нас различаете? У вас разве не так?
Писатель окутался выражением грусти и заструился вокруг Саяпова.
- У нас совсем не так, - пожаловался он. – У нас, когда мы решаем жить вместе, не получается так, как у вас, поэтому я выбрал вашу планету, хотя у вас всего две луны, вы должны согласиться, это совсем не то же самое, что семь, но я решил отправиться в творческую командировку, решил твердо, любимая даже не стала меня отговаривать, будь у нас так, как у вас, мне и не нужно было бы куда-то улетать, мы всё могли почувствовать не выходя из дома, согласитесь, а так пришлось лететь.
Саяпов согласился, но словами выразить согласие не успел.
- Творческая командировка нужна, чтобы собрать материалы для романа, - сказал Писатель, и Саяпов вздохнул, закрывая глаза. – У нас все так делают, никого это не удивляет, тоже мне новость, далеко, конечно, но овчинки выделки стоит, такие сильные тут у вас любови случаются, а мне позарез нужен сильный лирический роман, я обещал любимой, что непременно выиграю в этом конкурсе, и мы сможем начать с ней жить вместе, вы же знаете, Саяпов, как финансово непросто жить вместе, особенно на нашей планете; в Здешних Краях вдвое дешевле, согласитесь, ну пусть не вдвое, но процентов на сорок пять точно, вы, кстати, подсчитывали точно?
Саяпов услышал вопросительную интонацию и попытался успеть ответить, чтобы прервать Писателя, но не успел.
- Поверьте, мне очень хочется написать роман и победить в конкурсе, пусть даже не победить, а занять второе место, три шестьдесят две тоже очень недурные деньги, так что не сердитесь, и Маме передайте, чтобы не сердилась, Здешние Края от нас далеко, конечно, но позвольте мне ещё немного времени просто сидеть, наблюдать, записывать, такая у вас красивая любовь, меня ведь даже кормить не нужно, мы у себя питаемся термитами, но лишь для удовольствия, как у вас попкорн, тем более здесь такой воздух, сам по себе удовольствие, можно долго без еды находиться.
Саяпов решительно протянул к Писателю руки и попридержал его.
- Сидите и наблюдайте, конечно, - сказал он. – Живите сколько надо. И не сердитесь на Маму, она прекрасно к вам относится. Просто ворчит порой. Если проголодаетесь, на кухне есть холодильник – помните, я вам показывал? Берите любую еду, какая понравится. Если не сумеете открыть дверь, зовите меня или Синичкину, смотря кто у нас в этот момент глава семьи, мы непременно поможем в этом. - Вот напасть, подумал Саяпов, кажется, я стал говорить так же, как и Писатель. – А сейчас прошу меня простить. Мне очень нужно в туалет, а Синичкиной в душ. Увидимся вечером, хорошо?
Писатель всем телом показал, что не скажет более ни слова. Саяпов благодарно кивнул и пошёл в туалет.
- А мы в туалет ходим совершенно по-другому, - сказал за спиной Писатель.
- Удачи вам с романом, - сказал Саяпов не поворачиваясь.
- А душа у нас вообще нет, - сказал Писатель.
Кажется, он расстроился, подумал Саяпов и вышел из комнаты.
Как только Саяпов с Синичкиной стали жить вместе, ещё до приезда Мамы, они строго-настрого поделили между собой поступки. К примеру, ходить в туалет относилось к обязанностям Саяпова, а принимать душ – к Синичкиной. Вот и сегодня, как только Саяпов поднялся с унитаза, Синичкина заняла место главы семьи и в душевую кабинку забралась уже в своём теле. Иногда она даже испытывала неловкость по отношению к Саяпову за то, что присвоила себе такие замечательные ощущения, как потоки горячей свежей воды, омывающие тело. Когда живёшь вместе и душа в душу, слышать и видеть происходящее могут оба, но вот испытывать тактильные ощущения остаётся прерогативой того, кто в данный момент является главой семьи.
Эволюция здесь точно недоработала, думала Синичкина, втирая шампунь в свои густые шелковистые волосы. Хотя, с другой стороны, посмотри на Писателя. Такое впечатление, что в их Центре Галактики эволюция вовсе не появлялась. Хотя, с третьей стороны, Писатель очень и очень приятный человек. Хотя он вовсе никакой не человек и даже не гуманоид. Хотя было бы любопытно с ним замутить. Любопытно, можно ли это как-нибудь устроить? Саяпов, пока он не глава семьи, мысли мои слышать не может, а может слышать лишь произнесённые вслух слова. Значит, надо побольше думать и поменьше говорить. Вот я стерва какая! Бедненький мой Саяпов!
- Саяпов! – позвала она, высунувши лицо из-под душа. – Саяпов, душа моя! Как ты думаешь, они там, в своём Центре, умеют жить вместе, как мы? Как-то же они живут же вместе. Писатель ведь постоянно твердит о том, как станет жить вместе со своей любимой. Как ты думаешь, она красивая? Красивее меня?
Саяпов внутри Синичкиной сделал знак, что готов проявиться.
- Прости, - сказала Синичкина, - давай я сначала домоюсь.
- С кем ты там всё время разговариваешь? – крикнула из-за стенки Мама. – Каждый божий день заберётся в душ и сама с собой разговаривает. Говорю же, все тут психи. И Синичкина, и Саяпов этот, и Писатель. Дурдом! Я знаю, я шесть лет в психиатричке отработала. Старшей сестрой, кстати сказать. Завтракать идите. И Писателя вашего зовите, пускай подышит с нами, чай, не чужой.
Синичкина развеселилась.
- Слышал? – шепнула она для Саяпова. – Мама славная, правда? Любопытно, были бы у неё собственные дети, она бы тоже на них ворчала?
Синичкина, напевая, смыла с себя мыльную пену, выключила воду и вышла из душевой кабины. От её тела шёл пар, и зеркало сразу же покрылось испариной.
- Ох, подожди секундочку, Саяпов, подожди, - зашептала Синичкина и быстренько протёрла зеркало. – Смотри на меня, любимый, смотри!
- Как эти кобели к ней в душ просачиваются, ума не приложу, - сказала Мама из кухни.
За другой стеной Писатель азартно захрустел сушёными термитами.
Саяпов смотрел на Синичкину во все глаза.
2.
- Писатель, вы только не обижайтесь, но я вот никак вас не пойму: что вы за человек такой? – спросила Мама, налив себе кофе, а Писателю подвинув поудобнее ароматизированную свечу с запахом тамариска.
Писатель охнул и всплеснул всем телом.
- Да как же вы, Мама, сможете понять? Это мне следует просить у вас прощения и извинения, да рассыпаться в благодарностях за ваше гостеприимство и доброжелательность. Но понять, что я за человек такой, даже вы, столь мудрая и с жизненным опытом дама, даже вы не в силах. Поверьте мне на слово, Мама! Это просто невозможно сделать, поскольку я и не человек вовсе, я даже не гуманоид, у нас в Центре Галактики практически нет гуманоидов, крайне неподходящая природа, климат, дожди опять же полгода не прекращаются, можете себе представить такую незадачу.
Мама обмакнула губы в кофе, надёжно упрятала чашку в ладонях от запаха тамариска, да и, на всякий случай, от Писателя и горестно покивала:
- Да-да, мне что-то такое говорил этот неудачник Саяпов. Мол, все вы там, в Центре, не гуманоиды, и у вас даже ручек нет. Да, выходит, ещё и с погодой вам не повезло. Откуда столько бед на хороших с виду людей?
Писатель – пожалуй, впервые на нашей памяти – не нашёлся, что и сказать. Ему пришлось оставить удобное кресло, окутанное ароматом тамариска, и пройтись вкруг Мамы колесом или чем-то слегка похожим на проход колесом.
- Помилуйте! – вскричал он, завершив полный круг и вновь подвиснув в кресле. – Мы очень хорошие с виду, тут вы, Мама, совершенно правы, но мы не люди, мы совсем другие, мы с вами генетически даже не родственники, у нас с вами совсем нет ничего общего, может, только любовь, потому что любовь – она и в Центре любовь.
Мама ещё разок глотнула кофе и крепко задумалась, глядя прямо сквозь Писателя. Тот страшным усилием воли заставил себя замолчать, у него не получилось, тогда он отключил в себе звук и произнёс монолог, который никто не услышал.
Мама сказала:
- Мне вот что кажется. Мне кажется, будто я никуда ни на какую пенсию не выходила, а так и продолжаю работать в психушке. Старшей сестрой, на минуточку! В этом случае всё сходится. И писатели без ручек, и мужики эти в душе у Синичкиной, и Саяпов этот малахольный, который меня уверяет, будто ты, милок, самый настоящий писатель. Думается мне, что все вы тут просто психи.
Писатель возмутился настолько, насколько негуманоидная раса из Центра Галактики умеет возмущаться в адрес отсталых провинциалов.
- Вы, Мама, чрезвычайно и обидно для меня заблуждаетесь, - прошептал он, включив в себе звук на самую крохотную громкость. – Я совершенно уверен в собственном психическом здоровье, мало того, перед самой творческой командировкой, в которой я, как вам известно, в данный момент времени пребываю, я прошёл, согласно нашим установлениям и правилам, полную медицинскую диспансеризацию, иначе бы меня в Здешние Края ни за что бы не выпустили. Так что, смею вас заверить, перед вами, Мама, находится чрезвычайно здоровый и дееспособный представитель Центра Галактики, Писатель и лирик, собственной персоной, прошу любить и жаловать, ну, пожалуйста, ну любите меня, Мама, и жалуйте, вы здесь все такие чудесные люди.
Мама допила кофе, аккуратно поставила чашку на стол подальше от Писателя и смахнула с глаза незаметную соринку. Соринку, не иначе; вряд ли Мама умела производить слезы.
- Выходит, мы в Здешних Краях чудесные люди? – уточнила она чуть дрогнувшим голосом.
Писатель кивнул и – мать его! – промолчал.
- Ага, - глубокомысленно отметила Мама. – Выходит, вы там, в Центре и не люди вовсе?
Писатель кивнул и – не сдержался, паразит! – кивнул ещё пять или шесть раз.
- Ага, - торжественно сказала Мама. – Вот бедолаги.
Возникла пауза, которую постепенно стал заполнять тамариск.
- Иди ко мне, мой мальчик! – вдруг воскликнула Мама, протягивая к Писателю руки.
- Мама! – воскликнул в ответ Писатель и кинулся ей в объятия.
Мама приняла его жалеючи и похлопала по каким-то частям, из которых Писатель состоял.
- Бедняжечка ты моя, - сюсюкнула Мама через пару минут. – Как же ты роман-то свой напишешь, ежели у тебя…
- Мама!!!! – вскричал Писатель, не слишком, впрочем, вырываясь из её объятий. – Дайте-ка я вам всё сейчас объясню.
- Понятно объяснишь? – строго спросила Мама.
- Даже с картинками, - сказал Писатель, выбрался из материнских объятий и метнулся в свою комнату, приговаривая что-то на ходу.
Пробыл он там недолго, Мама только что успела налить себе ещё одну порцию кофеёчка и усесться обратно за стол. Писатель выволок в кухню странную в Здешних Краях конструкцию из прозрачных и острых штуковин, часть из которых напомнила Маме о ночных дежурствах, а прочие вообще никаких ассоциаций не вызвали.
- Минуточку, минуточку, минуточку, - приговаривал Писатель, комкая конструкцию и сплетая из неё прямо посреди кухонного воздушного пространства что-то наподобие большого и острого облака со стрелками в разные стороны.
Мама довольно кивала, ей давно никто кино не показывал.
Наконец Писатель зафиксировал конструкцию в воздухе, а себя в кресле.
- Потребуются, вероятно, некоторые объяснения, - начал он.
- Вероятно, потребуются, - уверенно подтвердила Мама.
- В наших краях, в Центре Галактики, когда мы, писатели, только собираем материал для своих романов или всяких там рассказов, мы не пользуемся ручками, мы впитываем в себя образы и впечатления, слова и поступки людей, запахи и краски мира, и аккуратно-зиккуратно складываем всё это в такие вот сундучки, так сказать, на вечную память.
- Какой же это, к лешему, сундучок? – заметила Мама скептически. – Сундучки сроду не такие. Я тебе покажу настоящий сундучок, так ты закачаешься, какой он не такой. Сундучки у них, тоже мне, вот вы бедолаги, честное слово.
- Это самый настоящий, Мама, сундучок, - обиделся Писатель. – У нас даже слово точно так же звучит – «Сундучёк».
- Ага! – воскликнула Мама. – Через «ё».
- Ну да, - растерялся Писатель.
- Вот видишь! А настоящий сундучок пишется и произносится через «о».
Мама победно потрясла пальцем перед Писателем.
- Простите меня, Мама, - проникновенно сказал Писатель. – Простите меня за мою никчёмную гордыню и вопиющую безграмотность. Я больше так не буду.
- То-то, - простила его Мама. – Ладно, проехали. Выходит, насобираете вы свои впечатления и наши слова в такую вот (Здесь она грозно взглянула на Писателя!) хреновину…
- Да, - покорно пискнул Писатель.
- А дальше? – не унималась Мама. – Когда придёт пора записывать всё это в роман, откуда вот ты лично возьмёшь ручки? Или рабов, паразит ты эдакий, наймёшь?
- Типун вам на язык, Мама, - окончательно оскорбился Писатель. – Во-первых, у нас в Центре уже почти совсем нигде нет рабства, а во-вторых, мы, Писатели, никогда и ни за что, ни за какие коврижки и никаким боком, ни во имя, ни присно, ни вовеки вечные, да и денег у нас нету на такое баловство, это ж не гривенник стоит, рабов нанимать, их хоть у нас и нету почти нигде, но денег они требуют – Мама дорогая!
- Я здесь, сынок, - вздохнула Мама, и обида Писателя сразу же покинула. – Несладко вам там живётся, вижу, сынок. И много вас там таких, писателей?
Писатель приник к её груди и немножко похныкал. Стало легче. Может быть и потому, что ароматная тамарисковая свеча, наконец, сгорела бесследно.
- Мало нас, - ответил Писатель. – Всего двое. Тот, кто первое место на конкурсе получит, и тот, кто второе. Между прочим, три шестьдесят две за второе место тоже очень неплохие деньги, можно вполне прожить, пока печатать не начнут и по разным планетам продавать, у нас есть там неплохие книжные сетевые магазины, может, слыхали? Один парень держит, крепкая такая книготорговая империя, не слыхали?
- Может, и слыхала, - приговаривала Мама, поглаживая Писателя по чему-то. – А как же его зовут, этого императора книжного?
- А никак не зовут, - отвечал Писатель. – У нас в Центре ведь никто никого не зовёт. Раньше звали, да и как звали – громко, красочно, в три фамилии и в два отчества, а потом вдруг поняли, что ежели зовёшь кого-нибудь, на зов ещё человек двадцать прилетают, и не только человек, а ещё и разных всяких негуманоидов вроде нас, а Центр же не резиновый, всякому чиху не наздравствуешься, сами понимаете.
- Ох, понимаю, - сказала Мама, - теперь я всё понимаю.
- Вот и решили, что больше никого и никак звать не станем.
Писатель выкарабкался из её объятий, как-то всхлипнул, чем-то шмыгнул и включил, наконец, конструкцию «сундучёк» в розетку. Через переходник, конечно, честь по чести. Облако налилось цветом и объёмом, и увидела Мама воочию, как сидит Синичкина на высоченном холме, на самом его краю, а вокруг неё – весенняя ночь, а над ней – две луны, а под ней – дома и улицы Здешнего Края, что раскинулся у подножия холма, а где-то рядом совершенно точно есть Саяпов, только его не видно вовсе, но они с Синичкиной разговаривают, и по словам слышно, а по глазам видно, что свидание у них, самое настоящее любовное свидание.
- Лирика! – завороженно прошептал Писатель и зашарил чем-то вокруг, не глядя, по привычке, видно, искал сушёных своих термитов.
- Это когда ж они такое? – с подозрением спросила Мама. – Это же, по всему, май месяц выходит. Вон и правая луна слева, и тамариск плодоносит, и кутяпы совсем свежие.
Писатель справился где-то внутри сундучёка и подтвердил, что да, двадцать второе мая, суббота, между двадцатью девятью и тридцатью пополуночи. Выходит, да.
Мама, одним глотком схлюпала весь оставшийся в чашке кофе, встала из-за стола, решительным жестом приказала Писателю поставить сундучёк на паузу и подошла к окну, томимая обидами.
Писатель в ужасе смотрел в её горестную спину.
- Выходит, в мае, - сказала вдруг Мама трудным голосом, - выходит, когда я уже приехала к ним погостить, выходит, на свидание они ходили, а от меня скрывали.
- Ох, - сказал на всякий случай Писатель и совсем испугался.
- Тут и родная мать бы обиделась, - пояснила Мама, взяла себя в руки и вернулась к столу. – Крути кино дальше, сынок. Пускай на их это совесть ляжет.
- Пускай, - сказал Писатель и пустил запись свидания дальше.
Стали слышны голоса.
3.
- Знаешь, когда мы стали жить вместе, когда Мама ещё не приехала погостить, мне казалось, что такая жизнь совсем по мне. Такая экономная, рассудительная, устроенная жизнь.
- ………….. .
- Ты совершенно прав, любимый. Устроенная жизнь как устроенный быт. Такая же глупая и такая же коричневая. Скучища, одни словом. Обожаю, когда ты изобретаешь такие прекрасные метафоры. Ведь это же метафора?
- ………………, ………… .
- Ты учитель. И пусть ты учитель не Здешнего языка и литературы, но Учитель, и не нужно себя принижать. Кокетство тебе не идёт.
- ………………, …………….., ……!
- Да-да! А мне идёт! Видишь, как я ловко пользуюсь им для тебя. Потому что ты всегда рядом, ты всегда со мной, и мы проживём долго и счастливо и умрём в один день.
- ………………!
- Подожди, не торопи меня. Я хочу тебе рассказать, что с тех пор, как приехала погостить эта Мама, наша жизнь вместе изменилась. Изменилась сама по себе. В этом никто не виноват: ни ты, ни я, ни даже Мама. Мне кажется, что в наших с тобой отношениях появились новые яркие нотки, потому что нам с тобой пришлось столь часто уходить из дома и проводить время вместе.
- ……………………………… .
- Ну и что, что мы и так живём вместе?! Прежде мы жили вместе не так ярко, как живём теперь. Потому что прежде мы жили вместе одни, и нам никто не мешал жить вместе, а теперь мы живём вместе, но не одни, и нам приходится жить вместе ещё крепче и ещё ярче. Ты разве не помнишь, что сначала нам приходилось уходить вечерами из дома, чтобы не так много времени проводить вместе втроём с Мамой? И мы придумали, что пускай это будут у нас такие свидания. И на свиданиях мы вдруг научились, что по-настоящему любим друг друга. По-настоящему, как писатели пишут в лирических романах, а композиторы – в лирических симфониях. И элегиях.
- ………………………………..?
- Да, я и на самом деле уверена, что когда мы стали жить вместе вот так вот отдельно от Мамы, наша совместная жизнь стала настоящей жизнью вместе, в нас проснулась Любовь, о которой так много твердит Писатель.
- …………………. .
- Ой. Я и забыла, что сейчас он где-то недалеко, подслушивает и подсматривает. Вот незадачка. Надеюсь, он не обиделся.
4.
- Он и не обиделся, - горько сказала Мама и встала из-за стола, чтобы затеять чайник. – Вы только гляньте на него, сидит как раскрашенный, доволен, писатель.
- Что с вами опять такое неправильное, Мама? – смиренно спросил Писатель, не отрываясь от картины весеннего свидания, поставленной на паузу.
- Тебя, выходит, они боятся обидеть, а Маму, выходит, обижать не зазорно, - пояснила Мама и вдруг опустилась бессильно на пол возле плиты и даже чайник до огня не донесла.
Писатель бросился ей на помощь, а потом сразу собирать и прятать «сундучёк». Через несколько минут они вновь сидели рядышком, только уже не за кухонным столом, а на кровати Писателя в гостевой комнате.
- И Саяпов этот, недотыкомка, - рассказывала Мама свои печали, - вроде уважаемый должен быть человек, педагог, специалист, а бубнит что-то себе под нос, и не слышно его толком. А мог бы за Маму вступиться, кулаком по столу стукнуть, мол, не позволю тебе, Синичкина паразитка, Маму поминать недобрым словом.
- Там у них на холме не было никакого стола, - тихонько вступился за молодых Писатель. – Может, будь у них там стол, Саяпов бы и вступился. А раз нет стола, то как же он по нему мог стукнуть, сами посудите.
- Может, и так, - вздохнула Мама и прислонилась к Писателю всем телом. – Всё равно, уйду я от них. Злые они. Может, ты меня в Центр с собой заберёшь? А я тебе внуков стану нянчить.
Писатель растерялся и – в который раз уже – не нашёл, что сказать. Мама с такой проблемой, очевидно, никогда не сталкивалась.
- Вот как твою любимую девушку зовут, а? – уточнила она и для усиления эффекта родственной души потыкала Писателя локтем во что-то.
- Пока никак не зовут, - ответил тот. – У неё есть имя, но пока её никак не зовут. Ежели я стану Писателем, мы начнём жить вместе, тогда её будут звать Писательша, ежели она позволит, у нас с таким строго, никакой самодеятельности, а не то понаедут, впрочем, я уже рассказывал вам, Мама, об этом, немаленькая проблема, кстати сказать, совершенно не нужно эту проблему замалчивать или оставлять под сукном. – Писатель секунду подумал и уточнил: - Или в долгий ящик.
Мама согласно всплеснула руками.
- А то нет разве?! Я помню, ты очень хорошо всё мне рассказывал. Сразу видать, что ты замечательный писатель. И всё у вас непременно будет замечательно. Станете жить вместе, ну, и я с вами стану жить вместе. Втроём-то всё одно веселее.
Писатель собрался с духом, аккуратно-зиккуратно отодвинул от себя Маму, поднялся и волнительно закружил по комнате.
- Мне кажется, что тут вы, Мама, ошибаетесь, - начал он. – Мне кажется, что тут вы ошибаетесь, хотя мне кажется, что вообще-то вы, Мама, никогда не ошибаетесь. А тут вышла у вас, Мама, небольшая промашечка, нюансик, так сказать, ошибочка Огромного Мастера, такое бывает, и у нас в Центре, и у вас.
«Зачем я напомнил про Центр?» - наверняка подумал Писатель про себя, но было уже поздно. Мама проникновенно обвила Писателя всем телом и, заглядывая во что-то, начала приговаривать:
- Я вам с Альбиночкой внуков стану нянчить, есть у вас внуки? И в магазин за сметанкой, и на базар за этими вашими термитами. Вкуснота, должно быть. Сама-то я кушаю совсем мало, не пью вовсе, воздухом подышу разок-другой, сигареткой занюхаю и спатечки. Хотя, конечно, сперва внуков ваших с Альбиночкой покормлю, прогуляю, спать уложу, научу письму-счёту, во сне оно ловчее учится.
Писатель заплакал.
- Нет у нас внуков, Мама, - прошептал он.
Мама понимающе кивнула и погладила несчастного Писателя по чему-то.
- Что-то не так с Альбиночкой по женской части? Бывает. Ты, главное, не тушуйся, сынок. Говорят, медицина сейчас просто чудеса вытворяет, будто в фантастическом романе. Повезу вас с Альбиночкой в Центр, там как-нибудь обустроимся, я вас в обиду не дам, я же мать, в конце концов, а мы, матери, за сынков своих, за внучков своих кого хочешь порвём в клочья. Вот ты кого хочешь, чтобы я порвала в клочья, а?
- Вас, Мама, - ответил Писатель, - никто и не побеспокоит такими просьбами. Вы не волнуйтесь. Вам не нужно волноваться в вашем возрасте и при вашем важном общественном положении. Вы, Мама, себя должны поберечь. Поэтому вы отдыхайте, набирайтесь сил, за Саяповым с Синичкиной приглядывайте, а уже мы с Альбиночкой как-нибудь сами.
Мама запричитала, заохала, хотя было видно, что она чрезвычайно польщена тем, что такой уважаемый Писатель, даже не гуманоид, так близко к чему-то принимает её устремления и чаяния. Не то что этот неудачник Саяпов и эта Синичкина-проститутка.
- А как же внучки ваши? – уточнила Мама. –Может, всё же нам лучше всем вместе жить? Это экономно, мне Саяпов объяснял.
- Это неудобно, Мама, - ласково возразил Писатель. – Ведь я даже по-вашему в туалет не умею ходить.
Мама воспрянула душой.
- Так я научу! – воскликнула она.
В эту минуту за стеной стало слышно, что Саяпов вернулся с работы и зовёт всех кушать пиццу. Он частенько покупал по дороге пиццу. Пицца обычно была хороша.
5.
Ближе к вечеру Синичкина сидела на кровати Писателя и смотрела, как тот пакует свои вещи: рукописи, блокноты, заметки, остатки сушёных термитов. Удивительно ловко у него это получалось, Синичкина не могла такого не заметить. Вроде и ручек у Писателя нету, вроде и чемодан у него самый обыкновенный, как у всех здешних, вроде категорически неудобно запихивать в обыкновенный чемодан рукописи и заметки, когда у тебя совсем нет ручек, а у чемодана есть одна, но Писатель справлялся с задачей быстро и аккуратно-зиккуратно.
- Вы очень ловкий человек, - отметила Синичкина, болтая ногами. – Да-да, я знаю, что вы не человек, и даже не гуманоид, и всё такое. Но вы очень ловкий. Да-да, не кокетничайте. Кокетничать – это моя задача. Замечали, как мне идёт кокетство?
- Замечал, конечно же, - ответил Писатель, отчего-то немногословный и не дружелюбный сегодня.
Синичкина подалась к нему всем телом и прислушалась. Или принюхалась.
- Что с вами такое сегодня? – спросила она. – Вы не в духе. Должно быть, вам не пришлась по душе наша пицца? Простите. Саяпов порой ошибается в выборе пиццы. В следующий раз я непременно возьму на себя задачу выбора пиццы. Саяпов становится таким рассеянным после преподавания, замечали?
Писатель щёлкнул последней застёжкой и вжикнул последней молнией. Синичкина слегка вздрогнула.
- Нынче вы не жалеете электричества для ваших молний, - отметила она. – Любопытно, отчего? Не собираетесь рассказать прежде, чем бросите нас здесь. Вы ведь собираетесь нас здесь бросить, не так ли?
Писатель с минуту пристально смотрел на неё, а затем бросился к кровати, опустился перед ней на что-то и взял Синичкину за руки.
- Потрясающе лирично, - охнула девушка и покраснела от романтики и неожиданности.
- С кем она опять там разговаривает? – послышалось из кухни ворчание Мамы.
Саяпов внутри них замер, поражённый и растерянный.
- Что происходит? – спросила Синичкина вслух, а подумала: «Что именно с нами происходит?»
Писатель склонился и показал, что прикрыл в покорности глаза.
- Позвольте мне объясниться, - сказал он. – Я готов, да и не могу больше утаивать от нас всех, что именно с нами происходит.
Синичкина ахнула:
- Вы можете читать мысли?
А подумала: «Вы умеете читать мои мысли, ах вы, негодник?»
- Простите, - сказал Писатель. – Думаю, нам всем лучше прийти сюда. Мама, слышите? Саяпов, я надеюсь, что вы тут. Мне придётся нам всем всё объяснить.
- Мне некогда! – закричала Мама из кухни. – Я готовлю завтрак. Вам же, паразитам. На завтра на утро.
Синичкина покачала головой с грустной улыбкой на лице.
- Она не придёт. Она слишком для этого гордая.
- Да-да, - ответил Писатель. – Она слишком гордая и слишком одинокая. Ей будет без нас легче.
«К чёрту Маму! – подумала Синичкина. – Немедленно объяснитесь, что вы там думаете о нас!»
- Извольте, - ответил Писатель вслух, всем своим показывая, что в присутствии Саяпова не намерен скрывать свои мысли, а уже Синичкина – пускай скрывает, ежели ей так романтичнее. – Извольте. Как вы знаете, мы там, в Центре, вовсе и не люди вовсе и даже не гуманоиды. Между нами больше отличий, нежели совпадений. И одно из основных – это эволюция.
- Чего-чего? – крикнула из кухни Мама. Не расслышала.
- Эволюция вида, - пояснил Писатель и пожалел, что упаковал уже блокноты и ему нечем нарисовать пояснительную схему. – Дело в том, что мы умеем эволюционировать по собственному желанию. Постойте, не нужно пока вопросов, я поясню.
Он поднялся и побродил по своей комнате, то ли прощаясь с ней, то ли подбирая слова.
- К примеру, когда мне потребуется перенести на бумагу все мои впечатления и наблюдения, надёжно хранимые в сундучке, я с лёгкостью отращу себе ручки и смогу записать лирический роман хоть бы на пишмашинке, а хоть бы и с помощью чернил и гусиного пера, у меня есть одно такое перо, я подобрал его на берегу пруда под вашим холмом.
- Вот хитрюга, - заметила Мама из кухни.
Синичкина уважительно поклонилась, впрочем, на вставая с кровати. «Ишь ты, у него могут быть ручки, - подумала она. – Дело становится совсем любопытным. Ручки нам с ним могут пригодиться, ой ещё как могут!»
Писатель буквально рухнул в облако смущения, закашлялся, зашмыгал чем-то, но озвучить мысли побоялся. Или просто пожалел Саяпова, решил, что пускай тот лучше пребудет в неведении про ручки в таком вот контексте.
- Так вышло и с чтением мыслей, - продолжил Писатель, пыхтя и отдуваясь. – Как только я понял, что Синичкина думает обо мне нечто такое, что не хочет или не может проговорить вслух, я эволюционировал себе умение читать мысли. Но, хочу особенно подчеркнуть, мысли только одного человека, нашей очаровательной Синичкиной.
- Спасибо, - сказала Синичкина улыбаясь. А подумала: «Спасибо, милый-милый Писатель!»
Тот выпрямился и продолжил:
- Как только я смог, на беду или на счастье, услышать мысли нашей очаровательной Синичкиной, мне волей-неволей пришлось задуматься и нашем возможном будущем. И после долгих и трудных раздумий я пришёл к выводу, что вариантов развития событий не так много. Практически лишь один.
- Один, - повторила Синичкина, словно во сне.
- Упрощаешь, сынок, - донеслось из кухни. – Ох, упрощаешь.
Писатель отрицательно пошевелился и выпрямился ещё сильнее.
- Да, один-единственный выход! – провозгласил он.
Синичкина молчала и только во все глаза смотрела на Писателя. И ничего не думала, по крайней мере, ничего связного.
От Мамы также не доносилось вестей.
- Представьте себе, один-единственный выход! – максимально драматично произнёс Писатель. И опять сделал огромную паузу.
«Вот он, оказывается, пижон!» - подумала Синичкина, а вслух сказала:
- Так какой же?
- Дуэль! – ответил Писатель, и у него чуть было не появилась правая рука.
Синичкина обдумала его слово «дуэль». Писатель подслушивал и кивал.
- Так и есть, - сказал он. – Только дуэль могла бы разрешить все наши внутренние и внешние противоречия. Сами понимаете, у нас весьма строгие законы чести, никаких поблажек малодушным и трусам. Слышит, Мама? Никаких, я говорю, поблажек!
- Психи, - пробормотала Мама и, судя по звукам, села пить кофе.
- Конечно, дуэль, - продолжал Писатель. – Дуэль между мною и Саяповым. Как мужчина с мужчиной, с девяти шагов, пока не сойдётесь, не расходитесь, короче говоря, у нас крайне сложный дуэльный кодекс, но есть отличные специалисты-толкователи. Мы бы справились. Но!
- Но? – переспросила Синичкина. Ей бы хотелось посмотреть на дуэль. Любопытно же.
- Но, - кивнул Писатель, погрустнел и опустился на кровать. – У меня же нет ручек, поэтому стрелять с какого бы то ни было количества шагов я не очень хорошо умею. У Саяпова же ручки есть, но у него нет пистолета. Вам тут, в Здешних Краях, пистолета не положено. А нам там, в Центре, положено. Каждому нам там, в Центре, специально обученные не люди, даже не гуманоиды, кладут при рождении пистолет, вот сюда, рядышком, как вы говорите, «под бочёк». Через «ё», совершенно верно. Поэтому рано или поздно я без ручек, но с положенным пистолетом, Саяпова бы убил, пускай он и с ручками. И что получилось бы тогда?
- Что? – беззвучно спросила Синичкина.
- Вместе с Саяповым я убил бы и вас, очаровательная и беспримерная Синичкина. Рано или поздно. В один и тот же день.
- В один прекрасный день, - сказала Синичкина, и лицо её осунулось. «Думаю, что я была бы готова», - подумала она при этом.
- Несомненно, - подтвердил её мысли Писатель. – Вы умерли бы с Саяповым в один и тот же день, и, значит, ваша с ним любовь оказалась бы сильнее моей с вашей. И дуэльная моя честь оказалась бы посрамлена.
- И что тогда? – спросила Синичкина с лёгким любопытством.
- Не знаю, - горько ответил Писатель. – Таких прецедентов у нас ещё не было.
Писатель встал с кровати и сделал прощальный жест.
- Я улетаю, - пояснил он. – Живите без меня вместе. Живите безмятежно и будьте счастливы. Я вот только чемодан заберу.
И он полез было целоваться, но смутился и передумал.
- Стойте! – вдруг воскликнула Синичкина. – Подождите. Тут Саяпов хочет вам что-то сказать.
6.
Они подождали минут двадцать, пока Саяпов проявлялся в главу семьи. Мама даже перестала шумно прихлёбывать и стала прислушиваться.
- Вот что я тебе скажу, - сказал Саяпов, поправляя волосы на руках (при проявлении их частенько курчавило). – Любовь должна быть превыше чести и смерти. И превыше разных там кодексов, положено оно или не положено. Любовь должна быть, пускай с ручками или без ручек, но должна быть. Не нужно бежать любви.
Чуть ли не минуту они стояли друг напротив друга и молчали. Саяпов незаметно почёсывал локоть.
- И что это значит? – спросил Писатель, прерывая молчание.
- Мы летим с тобой, - просто объяснил Саяпов.
Писатель заметно опешил.
- У меня нет внуков, - сказал он растерянно.
- Будут, - твёрдо пообещал Саяпов. – Ты только погоди полчасика, мы вещи соберём.
- Как же так? – ещё больше растерялся Писатель. – У нас же тесно, и воздух совсем не такой, как в Здешних Краях, Центр же, сами же понимаете, и не зовут там уже давно никого и никуда. Мама опять же будет ругаться, да и Альбиночка вряд ли обрадуется.
Вдруг солнце тронуло своим лучом Писателя по чему-то.
- Знаете что, - сказал он смело и полной грудью, - собирайтесь! Когда я прочту Альбиночке о вашей Любви, она наверняка умилится, и мы сможем стать настоящими друзьями. Кто же устоит перед такой Любовью? Собирайтесь скорее. Я пока с Мамой попрощаюсь и полетели.
«А кто такая Альбиночка?» - подумала внутри них Синичкина.
- Понятия не имею, - ответил Писатель. – Вот заодно у Мамы и спрошу.
И они все вместе принялись собираться в Центр.
или
КАК ЖИТЬ ДУША В ДУШУ И УМЕРЕТЬ В ОДИН ДЕНЬ
рассказ
1.
- А я тебе говорю, что он псих, - сказала Мама шёпотом и потащила с Саяпова одеяло.
- Мама, он не псих, он писатель, - застонал Саяпов и попытался лягнуть Маму ногой.
Мама увернулась и с подозрением оглядела ту часть Саяпова, которая ещё пряталась под одеялом.
- Кто тебе сказал?
- Он сам и сказал. Сказал, что прилетел сюда в творческую командировку, сказал, что он писатель, сказал, что собирает материал для своего нового лирического романа.
- Романа? – уточнила Мама.
- Романа, - подтвердил Саяпов, потихоньку подтягивая одеяло к себе. – У них роман тоже называют романом. Мальчик любит девочку, девочка любит мальчика, родители мальчика против, родителям девочки всё равно. Книжка про любовь.
Мама и не думала выпускать из рук инициативу и, само собой, одеяло.
- Про какую это любовь? Это про вашу с Синичкиной любовь? Какая уж там у вас любовь! Грош цена ей в базарный день. Я бы ни за что ради такой ерунды не стала в вашу даль переться. Говорю же, он псих.
- Вы уже припёрлись, - напомнил Саяпов и дёрнул одеяло понастойчивее. – Как только мы стали жить вместе, вы тут же и припёрлись.
Он немного приврал, и все это знали. Мама прилетела не сразу, а лишь через три с половиной месяца. Но прилетела она не жить, а погостить. А осталась навсегда. Хотя и обещала вернуться домой с каждого следующего понедельника.
Саяпов и Синичкина стали жить вместе с прошлого февраля. Поначалу им казалось, что вместе жить экономнее и удобнее в бытовом плане. Саяпов работал учителем черчения в соседней школе и проводил уроки три дня в неделю. Синичкина на ежедневную работу не ходила, брала уроки массажа и собиралась открывать собственный салон красоты, так что их расписания отлично сочетались. Поначалу совместная жизнь их протекала и в самом деле без особенной любви. Но быт как-то быстро и незатратно наладился, небольшие несовпадения вкусов и желаний устаканились, еды и одежды уходило вдвое меньше, и к приезду Мамы им казалось, что теперь точно проживут они в порядке и здравии до самой смерти в один день.
В один прекрасный - хотелось бы надеяться, прекрасный - день.
В Здешних Краях мужчина и женщина, которые жили вместе, не боялись смерти в один день. Они вообще мало чего боялись, пока жили вместе. Здешние Края отлично подходили для лирических романов.
Не обязательно в присутствии Мамы.
- Как только у тебя язык повернулся такие слова матери говорить! – возмутилась Мама и взялась за одеяло решительнее.
Саяпов, даже после того, как они стали жить с Синичкиной вместе, был гораздо слабее Мамы в физическом плане. И они все это тоже знали: и Саяпов, и Мама, и Писатель-псих. Синичкина вообще не сочла нужным проявляться.
Саяпов вновь проиграл.
Мама завладела одеялом и принялась аккуратно его складывать, уголок к уголку.
- Какой он к чёрту писатель, ежели он ничего не пишет? – сварливо сказала она и убрала одеяло в комод.
- С чего вы, Мама, взяли, что он ничего не пишет? – спросил Саяпов, поднимаясь с кровати.
- Как же ему писать, ежели у него рук нету?
Они оба посмотрели на стену, за которой находилась гостевая комната. Именно в ней квартировал Писатель. Именно за неё Писатель выплачивал Маме.
- Разве вы, Мама, не знаете, что в Центре Галактики, откуда он к нам прилетел, рук вообще ни у кого нет? – спросил Саяпов. – Они там даже не гуманоиды.
- Зато вы с Синичкиной очень даже гуманоиды, - возразила Мама. – У вас-то руки есть. Руки есть, а посуду после себя не моете. Может, и вам лучше в Центр улететь, дураки безрукие?
Саяпов горестно вздохнул и посмотрел на часы, что висели на той же самой стене, которая разделяла их с Писателем. Часы показывали, что идти на работу было ещё рано, но уже очень хотелось.
- Какого же рожна он вдруг писатель? – Мама никак не могла угомониться. – Сидит круглые сутки на заднице, ни черта не пишет, только попкорн жрёт.
- Нет у него никакого попкорна, - вздохнул Саяпов и подсмыкнул трусы. – Это не попкорн, это сушёные термиты.
Мама насторожилась.
- Насекомые?
- Кто их там разберёт. Может, и насекомые. А может и нет. Другая часть Галактики, там всё не так, как у людей.
Дверь под часами аккуратно-зиккуратно приотворилась, и к ним заглянул Писатель. Был он, как всегда, весел, спокоен и доволен существованием.
- Доброе утро, - сказал он, - как спалось? Мне снился сон, представляете? Такой красивый сон, такой же красивый, как ваши свидания, Саяпов и Синичкина. Романтичный, лиричный, впору писать симфонию, а не простой роман, но я писатель, я не умею писать симфонии, зря я не пригласил с собой кузена, тот очень хороший композитор, в его портфолио есть двенадцать симфоний, и это не считая шести ораторий, двадцати трёх сонат и бесчисленного количества песен, мой кузен бы вам точно понравился, Мама, Саяпов и Синичкина, в следующий раз я непременно захвачу его с собой, у него точно получится потрясающая симфония о вашей любви, Мама, Саяпов и Синичкина.
- Стучать вообще-то надо, - сказала Мама обиженно. – У нас тут, конечно, не Центр Галактики, но у нас тут принято вообще-то стучать в дверь перед тем, как просачиваться.
Пока Мама говорила, Писатель окончательно просочился в комнату. По пути он окончательно улыбался и приветливо кивал.
- Чем же мне стучать в двери, Мама, ежели у меня ручек нету? – умиротворённо сказал он. – Вы только не сердитесь на меня, я недолго вас буду ещё стеснять, хотя комната, которую вы мне столь любезно предоставили, чрезвычайно хороша, в ней такой вид на ваши, нет-нет-нет! на их отношения, что любо-дорого смотреть, у меня и слов из вашего языка не найдётся, чтобы передать, насколько ваш роман подходит для моего романа, я его непременно скоро напишу и отправлю на конкурс лирического романа, и мой роман там непременно победит, и я получу главный приз и смогу, наконец, позволить себе жить вместе с моей любимой, имени которой, к моему величайшему сожалению, я не умею произнести на вашем языке, хотя он тоже очень и очень поэтичный, этот ваш язык. Представляете, у нас давно уже никого никак не зовут, но у моей любимой есть имя.
Мама погрозила Писателю пальцем. Она была права.
- Стучать в дверь не умеете, так хотя бы кашляйте, когда собираетесь зайти. Кашлять-то вы умеете, я слыхала.
- Это не кашель, Мама, - сказал Писатель. –Так у нас выводят из организма шлаки.
- Псих, - сказала Мама и пошла на кухню.
Саяпов поморщился.
- В таком случае входите без стука, - разрешил он. – И вовсе не обязательно кашлять.
- Спасибо, - сказал Писатель. – Вы не обращайте, пожалуйста, на меня внимания, я всего-навсего писатель в творческой командировке, я не принесу вам вреда и забот, я просто прилетел к вам, чтобы собрать материал для лирического романа, чтобы участвовать в конкурсе лирических романов, в этом конкурсе ощутимые денежные призы, почти семь пятьдесят за первое место и три шестьдесят две за второе, а это такая сумма, на которую мы с любимой сможем начать жить вместе и прожить безбедно до того дня, когда мой роман издадут, и он станет продаваться, сначала на нашей планете, потом на соседних, ну а затем на прочих, прочих, других планетах, и наверняка доберётся и сюда, вы не переживайте, Саяпов и Синичкина, и Маме скажите, чтобы не переживала, я непременно стану отчислять вам персонажные, у нас это называют персонажные, хотя, если следовать логике, это скорее прототипные, но уж так повелось, давно придумано, придумано не нами, не нам и менять, согласны?
- Вы это уже говорили, - заметил Саяпов в нетерпении. Ему хотелось в туалет, а Синичкиной в душ.
- Я помню, - улыбнулся Писатель и переместился поближе. – Я помню, что уже говорил, но я подумал, вдруг Синичкина не слышала, вдруг она спала тогда или отвлеклась на другие важные дела, я понимаю, вокруг меня белый свет клином не сошёлся, вот и решил повторить.
- Она всегда слышит то же самое, что и я, - терпеливо пояснил Саяпов. – Она знает вашу историю, Писатель. Мы живём вместе, значит, слышим и видим вместе. Всё, что любой из нас видит или слышит, мы сразу же видим или слышим оба. Может, мысли друг друга мы и не можем слышать, но всё остальное мы можем слышать и видеть запросто. В этом и суть того, что мы с Синичкиной живём вместе. Синичкина сейчас там, внутри нас, потому что сейчас я глава семьи. А потом, когда она станет главой семьи, вы сможете видеть только её, и уже меня не сможете видеть, потому что я буду внутри нас. Это очень экономно, знаете ли. Мы говорим: «жить душа в душу». Все так делают. Вы же нас различаете? У вас разве не так?
Писатель окутался выражением грусти и заструился вокруг Саяпова.
- У нас совсем не так, - пожаловался он. – У нас, когда мы решаем жить вместе, не получается так, как у вас, поэтому я выбрал вашу планету, хотя у вас всего две луны, вы должны согласиться, это совсем не то же самое, что семь, но я решил отправиться в творческую командировку, решил твердо, любимая даже не стала меня отговаривать, будь у нас так, как у вас, мне и не нужно было бы куда-то улетать, мы всё могли почувствовать не выходя из дома, согласитесь, а так пришлось лететь.
Саяпов согласился, но словами выразить согласие не успел.
- Творческая командировка нужна, чтобы собрать материалы для романа, - сказал Писатель, и Саяпов вздохнул, закрывая глаза. – У нас все так делают, никого это не удивляет, тоже мне новость, далеко, конечно, но овчинки выделки стоит, такие сильные тут у вас любови случаются, а мне позарез нужен сильный лирический роман, я обещал любимой, что непременно выиграю в этом конкурсе, и мы сможем начать с ней жить вместе, вы же знаете, Саяпов, как финансово непросто жить вместе, особенно на нашей планете; в Здешних Краях вдвое дешевле, согласитесь, ну пусть не вдвое, но процентов на сорок пять точно, вы, кстати, подсчитывали точно?
Саяпов услышал вопросительную интонацию и попытался успеть ответить, чтобы прервать Писателя, но не успел.
- Поверьте, мне очень хочется написать роман и победить в конкурсе, пусть даже не победить, а занять второе место, три шестьдесят две тоже очень недурные деньги, так что не сердитесь, и Маме передайте, чтобы не сердилась, Здешние Края от нас далеко, конечно, но позвольте мне ещё немного времени просто сидеть, наблюдать, записывать, такая у вас красивая любовь, меня ведь даже кормить не нужно, мы у себя питаемся термитами, но лишь для удовольствия, как у вас попкорн, тем более здесь такой воздух, сам по себе удовольствие, можно долго без еды находиться.
Саяпов решительно протянул к Писателю руки и попридержал его.
- Сидите и наблюдайте, конечно, - сказал он. – Живите сколько надо. И не сердитесь на Маму, она прекрасно к вам относится. Просто ворчит порой. Если проголодаетесь, на кухне есть холодильник – помните, я вам показывал? Берите любую еду, какая понравится. Если не сумеете открыть дверь, зовите меня или Синичкину, смотря кто у нас в этот момент глава семьи, мы непременно поможем в этом. - Вот напасть, подумал Саяпов, кажется, я стал говорить так же, как и Писатель. – А сейчас прошу меня простить. Мне очень нужно в туалет, а Синичкиной в душ. Увидимся вечером, хорошо?
Писатель всем телом показал, что не скажет более ни слова. Саяпов благодарно кивнул и пошёл в туалет.
- А мы в туалет ходим совершенно по-другому, - сказал за спиной Писатель.
- Удачи вам с романом, - сказал Саяпов не поворачиваясь.
- А душа у нас вообще нет, - сказал Писатель.
Кажется, он расстроился, подумал Саяпов и вышел из комнаты.
Как только Саяпов с Синичкиной стали жить вместе, ещё до приезда Мамы, они строго-настрого поделили между собой поступки. К примеру, ходить в туалет относилось к обязанностям Саяпова, а принимать душ – к Синичкиной. Вот и сегодня, как только Саяпов поднялся с унитаза, Синичкина заняла место главы семьи и в душевую кабинку забралась уже в своём теле. Иногда она даже испытывала неловкость по отношению к Саяпову за то, что присвоила себе такие замечательные ощущения, как потоки горячей свежей воды, омывающие тело. Когда живёшь вместе и душа в душу, слышать и видеть происходящее могут оба, но вот испытывать тактильные ощущения остаётся прерогативой того, кто в данный момент является главой семьи.
Эволюция здесь точно недоработала, думала Синичкина, втирая шампунь в свои густые шелковистые волосы. Хотя, с другой стороны, посмотри на Писателя. Такое впечатление, что в их Центре Галактики эволюция вовсе не появлялась. Хотя, с третьей стороны, Писатель очень и очень приятный человек. Хотя он вовсе никакой не человек и даже не гуманоид. Хотя было бы любопытно с ним замутить. Любопытно, можно ли это как-нибудь устроить? Саяпов, пока он не глава семьи, мысли мои слышать не может, а может слышать лишь произнесённые вслух слова. Значит, надо побольше думать и поменьше говорить. Вот я стерва какая! Бедненький мой Саяпов!
- Саяпов! – позвала она, высунувши лицо из-под душа. – Саяпов, душа моя! Как ты думаешь, они там, в своём Центре, умеют жить вместе, как мы? Как-то же они живут же вместе. Писатель ведь постоянно твердит о том, как станет жить вместе со своей любимой. Как ты думаешь, она красивая? Красивее меня?
Саяпов внутри Синичкиной сделал знак, что готов проявиться.
- Прости, - сказала Синичкина, - давай я сначала домоюсь.
- С кем ты там всё время разговариваешь? – крикнула из-за стенки Мама. – Каждый божий день заберётся в душ и сама с собой разговаривает. Говорю же, все тут психи. И Синичкина, и Саяпов этот, и Писатель. Дурдом! Я знаю, я шесть лет в психиатричке отработала. Старшей сестрой, кстати сказать. Завтракать идите. И Писателя вашего зовите, пускай подышит с нами, чай, не чужой.
Синичкина развеселилась.
- Слышал? – шепнула она для Саяпова. – Мама славная, правда? Любопытно, были бы у неё собственные дети, она бы тоже на них ворчала?
Синичкина, напевая, смыла с себя мыльную пену, выключила воду и вышла из душевой кабины. От её тела шёл пар, и зеркало сразу же покрылось испариной.
- Ох, подожди секундочку, Саяпов, подожди, - зашептала Синичкина и быстренько протёрла зеркало. – Смотри на меня, любимый, смотри!
- Как эти кобели к ней в душ просачиваются, ума не приложу, - сказала Мама из кухни.
За другой стеной Писатель азартно захрустел сушёными термитами.
Саяпов смотрел на Синичкину во все глаза.
2.
- Писатель, вы только не обижайтесь, но я вот никак вас не пойму: что вы за человек такой? – спросила Мама, налив себе кофе, а Писателю подвинув поудобнее ароматизированную свечу с запахом тамариска.
Писатель охнул и всплеснул всем телом.
- Да как же вы, Мама, сможете понять? Это мне следует просить у вас прощения и извинения, да рассыпаться в благодарностях за ваше гостеприимство и доброжелательность. Но понять, что я за человек такой, даже вы, столь мудрая и с жизненным опытом дама, даже вы не в силах. Поверьте мне на слово, Мама! Это просто невозможно сделать, поскольку я и не человек вовсе, я даже не гуманоид, у нас в Центре Галактики практически нет гуманоидов, крайне неподходящая природа, климат, дожди опять же полгода не прекращаются, можете себе представить такую незадачу.
Мама обмакнула губы в кофе, надёжно упрятала чашку в ладонях от запаха тамариска, да и, на всякий случай, от Писателя и горестно покивала:
- Да-да, мне что-то такое говорил этот неудачник Саяпов. Мол, все вы там, в Центре, не гуманоиды, и у вас даже ручек нет. Да, выходит, ещё и с погодой вам не повезло. Откуда столько бед на хороших с виду людей?
Писатель – пожалуй, впервые на нашей памяти – не нашёлся, что и сказать. Ему пришлось оставить удобное кресло, окутанное ароматом тамариска, и пройтись вкруг Мамы колесом или чем-то слегка похожим на проход колесом.
- Помилуйте! – вскричал он, завершив полный круг и вновь подвиснув в кресле. – Мы очень хорошие с виду, тут вы, Мама, совершенно правы, но мы не люди, мы совсем другие, мы с вами генетически даже не родственники, у нас с вами совсем нет ничего общего, может, только любовь, потому что любовь – она и в Центре любовь.
Мама ещё разок глотнула кофе и крепко задумалась, глядя прямо сквозь Писателя. Тот страшным усилием воли заставил себя замолчать, у него не получилось, тогда он отключил в себе звук и произнёс монолог, который никто не услышал.
Мама сказала:
- Мне вот что кажется. Мне кажется, будто я никуда ни на какую пенсию не выходила, а так и продолжаю работать в психушке. Старшей сестрой, на минуточку! В этом случае всё сходится. И писатели без ручек, и мужики эти в душе у Синичкиной, и Саяпов этот малахольный, который меня уверяет, будто ты, милок, самый настоящий писатель. Думается мне, что все вы тут просто психи.
Писатель возмутился настолько, насколько негуманоидная раса из Центра Галактики умеет возмущаться в адрес отсталых провинциалов.
- Вы, Мама, чрезвычайно и обидно для меня заблуждаетесь, - прошептал он, включив в себе звук на самую крохотную громкость. – Я совершенно уверен в собственном психическом здоровье, мало того, перед самой творческой командировкой, в которой я, как вам известно, в данный момент времени пребываю, я прошёл, согласно нашим установлениям и правилам, полную медицинскую диспансеризацию, иначе бы меня в Здешние Края ни за что бы не выпустили. Так что, смею вас заверить, перед вами, Мама, находится чрезвычайно здоровый и дееспособный представитель Центра Галактики, Писатель и лирик, собственной персоной, прошу любить и жаловать, ну, пожалуйста, ну любите меня, Мама, и жалуйте, вы здесь все такие чудесные люди.
Мама допила кофе, аккуратно поставила чашку на стол подальше от Писателя и смахнула с глаза незаметную соринку. Соринку, не иначе; вряд ли Мама умела производить слезы.
- Выходит, мы в Здешних Краях чудесные люди? – уточнила она чуть дрогнувшим голосом.
Писатель кивнул и – мать его! – промолчал.
- Ага, - глубокомысленно отметила Мама. – Выходит, вы там, в Центре и не люди вовсе?
Писатель кивнул и – не сдержался, паразит! – кивнул ещё пять или шесть раз.
- Ага, - торжественно сказала Мама. – Вот бедолаги.
Возникла пауза, которую постепенно стал заполнять тамариск.
- Иди ко мне, мой мальчик! – вдруг воскликнула Мама, протягивая к Писателю руки.
- Мама! – воскликнул в ответ Писатель и кинулся ей в объятия.
Мама приняла его жалеючи и похлопала по каким-то частям, из которых Писатель состоял.
- Бедняжечка ты моя, - сюсюкнула Мама через пару минут. – Как же ты роман-то свой напишешь, ежели у тебя…
- Мама!!!! – вскричал Писатель, не слишком, впрочем, вырываясь из её объятий. – Дайте-ка я вам всё сейчас объясню.
- Понятно объяснишь? – строго спросила Мама.
- Даже с картинками, - сказал Писатель, выбрался из материнских объятий и метнулся в свою комнату, приговаривая что-то на ходу.
Пробыл он там недолго, Мама только что успела налить себе ещё одну порцию кофеёчка и усесться обратно за стол. Писатель выволок в кухню странную в Здешних Краях конструкцию из прозрачных и острых штуковин, часть из которых напомнила Маме о ночных дежурствах, а прочие вообще никаких ассоциаций не вызвали.
- Минуточку, минуточку, минуточку, - приговаривал Писатель, комкая конструкцию и сплетая из неё прямо посреди кухонного воздушного пространства что-то наподобие большого и острого облака со стрелками в разные стороны.
Мама довольно кивала, ей давно никто кино не показывал.
Наконец Писатель зафиксировал конструкцию в воздухе, а себя в кресле.
- Потребуются, вероятно, некоторые объяснения, - начал он.
- Вероятно, потребуются, - уверенно подтвердила Мама.
- В наших краях, в Центре Галактики, когда мы, писатели, только собираем материал для своих романов или всяких там рассказов, мы не пользуемся ручками, мы впитываем в себя образы и впечатления, слова и поступки людей, запахи и краски мира, и аккуратно-зиккуратно складываем всё это в такие вот сундучки, так сказать, на вечную память.
- Какой же это, к лешему, сундучок? – заметила Мама скептически. – Сундучки сроду не такие. Я тебе покажу настоящий сундучок, так ты закачаешься, какой он не такой. Сундучки у них, тоже мне, вот вы бедолаги, честное слово.
- Это самый настоящий, Мама, сундучок, - обиделся Писатель. – У нас даже слово точно так же звучит – «Сундучёк».
- Ага! – воскликнула Мама. – Через «ё».
- Ну да, - растерялся Писатель.
- Вот видишь! А настоящий сундучок пишется и произносится через «о».
Мама победно потрясла пальцем перед Писателем.
- Простите меня, Мама, - проникновенно сказал Писатель. – Простите меня за мою никчёмную гордыню и вопиющую безграмотность. Я больше так не буду.
- То-то, - простила его Мама. – Ладно, проехали. Выходит, насобираете вы свои впечатления и наши слова в такую вот (Здесь она грозно взглянула на Писателя!) хреновину…
- Да, - покорно пискнул Писатель.
- А дальше? – не унималась Мама. – Когда придёт пора записывать всё это в роман, откуда вот ты лично возьмёшь ручки? Или рабов, паразит ты эдакий, наймёшь?
- Типун вам на язык, Мама, - окончательно оскорбился Писатель. – Во-первых, у нас в Центре уже почти совсем нигде нет рабства, а во-вторых, мы, Писатели, никогда и ни за что, ни за какие коврижки и никаким боком, ни во имя, ни присно, ни вовеки вечные, да и денег у нас нету на такое баловство, это ж не гривенник стоит, рабов нанимать, их хоть у нас и нету почти нигде, но денег они требуют – Мама дорогая!
- Я здесь, сынок, - вздохнула Мама, и обида Писателя сразу же покинула. – Несладко вам там живётся, вижу, сынок. И много вас там таких, писателей?
Писатель приник к её груди и немножко похныкал. Стало легче. Может быть и потому, что ароматная тамарисковая свеча, наконец, сгорела бесследно.
- Мало нас, - ответил Писатель. – Всего двое. Тот, кто первое место на конкурсе получит, и тот, кто второе. Между прочим, три шестьдесят две за второе место тоже очень неплохие деньги, можно вполне прожить, пока печатать не начнут и по разным планетам продавать, у нас есть там неплохие книжные сетевые магазины, может, слыхали? Один парень держит, крепкая такая книготорговая империя, не слыхали?
- Может, и слыхала, - приговаривала Мама, поглаживая Писателя по чему-то. – А как же его зовут, этого императора книжного?
- А никак не зовут, - отвечал Писатель. – У нас в Центре ведь никто никого не зовёт. Раньше звали, да и как звали – громко, красочно, в три фамилии и в два отчества, а потом вдруг поняли, что ежели зовёшь кого-нибудь, на зов ещё человек двадцать прилетают, и не только человек, а ещё и разных всяких негуманоидов вроде нас, а Центр же не резиновый, всякому чиху не наздравствуешься, сами понимаете.
- Ох, понимаю, - сказала Мама, - теперь я всё понимаю.
- Вот и решили, что больше никого и никак звать не станем.
Писатель выкарабкался из её объятий, как-то всхлипнул, чем-то шмыгнул и включил, наконец, конструкцию «сундучёк» в розетку. Через переходник, конечно, честь по чести. Облако налилось цветом и объёмом, и увидела Мама воочию, как сидит Синичкина на высоченном холме, на самом его краю, а вокруг неё – весенняя ночь, а над ней – две луны, а под ней – дома и улицы Здешнего Края, что раскинулся у подножия холма, а где-то рядом совершенно точно есть Саяпов, только его не видно вовсе, но они с Синичкиной разговаривают, и по словам слышно, а по глазам видно, что свидание у них, самое настоящее любовное свидание.
- Лирика! – завороженно прошептал Писатель и зашарил чем-то вокруг, не глядя, по привычке, видно, искал сушёных своих термитов.
- Это когда ж они такое? – с подозрением спросила Мама. – Это же, по всему, май месяц выходит. Вон и правая луна слева, и тамариск плодоносит, и кутяпы совсем свежие.
Писатель справился где-то внутри сундучёка и подтвердил, что да, двадцать второе мая, суббота, между двадцатью девятью и тридцатью пополуночи. Выходит, да.
Мама, одним глотком схлюпала весь оставшийся в чашке кофе, встала из-за стола, решительным жестом приказала Писателю поставить сундучёк на паузу и подошла к окну, томимая обидами.
Писатель в ужасе смотрел в её горестную спину.
- Выходит, в мае, - сказала вдруг Мама трудным голосом, - выходит, когда я уже приехала к ним погостить, выходит, на свидание они ходили, а от меня скрывали.
- Ох, - сказал на всякий случай Писатель и совсем испугался.
- Тут и родная мать бы обиделась, - пояснила Мама, взяла себя в руки и вернулась к столу. – Крути кино дальше, сынок. Пускай на их это совесть ляжет.
- Пускай, - сказал Писатель и пустил запись свидания дальше.
Стали слышны голоса.
3.
- Знаешь, когда мы стали жить вместе, когда Мама ещё не приехала погостить, мне казалось, что такая жизнь совсем по мне. Такая экономная, рассудительная, устроенная жизнь.
- ………….. .
- Ты совершенно прав, любимый. Устроенная жизнь как устроенный быт. Такая же глупая и такая же коричневая. Скучища, одни словом. Обожаю, когда ты изобретаешь такие прекрасные метафоры. Ведь это же метафора?
- ………………, ………… .
- Ты учитель. И пусть ты учитель не Здешнего языка и литературы, но Учитель, и не нужно себя принижать. Кокетство тебе не идёт.
- ………………, …………….., ……!
- Да-да! А мне идёт! Видишь, как я ловко пользуюсь им для тебя. Потому что ты всегда рядом, ты всегда со мной, и мы проживём долго и счастливо и умрём в один день.
- ………………!
- Подожди, не торопи меня. Я хочу тебе рассказать, что с тех пор, как приехала погостить эта Мама, наша жизнь вместе изменилась. Изменилась сама по себе. В этом никто не виноват: ни ты, ни я, ни даже Мама. Мне кажется, что в наших с тобой отношениях появились новые яркие нотки, потому что нам с тобой пришлось столь часто уходить из дома и проводить время вместе.
- ……………………………… .
- Ну и что, что мы и так живём вместе?! Прежде мы жили вместе не так ярко, как живём теперь. Потому что прежде мы жили вместе одни, и нам никто не мешал жить вместе, а теперь мы живём вместе, но не одни, и нам приходится жить вместе ещё крепче и ещё ярче. Ты разве не помнишь, что сначала нам приходилось уходить вечерами из дома, чтобы не так много времени проводить вместе втроём с Мамой? И мы придумали, что пускай это будут у нас такие свидания. И на свиданиях мы вдруг научились, что по-настоящему любим друг друга. По-настоящему, как писатели пишут в лирических романах, а композиторы – в лирических симфониях. И элегиях.
- ………………………………..?
- Да, я и на самом деле уверена, что когда мы стали жить вместе вот так вот отдельно от Мамы, наша совместная жизнь стала настоящей жизнью вместе, в нас проснулась Любовь, о которой так много твердит Писатель.
- …………………. .
- Ой. Я и забыла, что сейчас он где-то недалеко, подслушивает и подсматривает. Вот незадачка. Надеюсь, он не обиделся.
4.
- Он и не обиделся, - горько сказала Мама и встала из-за стола, чтобы затеять чайник. – Вы только гляньте на него, сидит как раскрашенный, доволен, писатель.
- Что с вами опять такое неправильное, Мама? – смиренно спросил Писатель, не отрываясь от картины весеннего свидания, поставленной на паузу.
- Тебя, выходит, они боятся обидеть, а Маму, выходит, обижать не зазорно, - пояснила Мама и вдруг опустилась бессильно на пол возле плиты и даже чайник до огня не донесла.
Писатель бросился ей на помощь, а потом сразу собирать и прятать «сундучёк». Через несколько минут они вновь сидели рядышком, только уже не за кухонным столом, а на кровати Писателя в гостевой комнате.
- И Саяпов этот, недотыкомка, - рассказывала Мама свои печали, - вроде уважаемый должен быть человек, педагог, специалист, а бубнит что-то себе под нос, и не слышно его толком. А мог бы за Маму вступиться, кулаком по столу стукнуть, мол, не позволю тебе, Синичкина паразитка, Маму поминать недобрым словом.
- Там у них на холме не было никакого стола, - тихонько вступился за молодых Писатель. – Может, будь у них там стол, Саяпов бы и вступился. А раз нет стола, то как же он по нему мог стукнуть, сами посудите.
- Может, и так, - вздохнула Мама и прислонилась к Писателю всем телом. – Всё равно, уйду я от них. Злые они. Может, ты меня в Центр с собой заберёшь? А я тебе внуков стану нянчить.
Писатель растерялся и – в который раз уже – не нашёл, что сказать. Мама с такой проблемой, очевидно, никогда не сталкивалась.
- Вот как твою любимую девушку зовут, а? – уточнила она и для усиления эффекта родственной души потыкала Писателя локтем во что-то.
- Пока никак не зовут, - ответил тот. – У неё есть имя, но пока её никак не зовут. Ежели я стану Писателем, мы начнём жить вместе, тогда её будут звать Писательша, ежели она позволит, у нас с таким строго, никакой самодеятельности, а не то понаедут, впрочем, я уже рассказывал вам, Мама, об этом, немаленькая проблема, кстати сказать, совершенно не нужно эту проблему замалчивать или оставлять под сукном. – Писатель секунду подумал и уточнил: - Или в долгий ящик.
Мама согласно всплеснула руками.
- А то нет разве?! Я помню, ты очень хорошо всё мне рассказывал. Сразу видать, что ты замечательный писатель. И всё у вас непременно будет замечательно. Станете жить вместе, ну, и я с вами стану жить вместе. Втроём-то всё одно веселее.
Писатель собрался с духом, аккуратно-зиккуратно отодвинул от себя Маму, поднялся и волнительно закружил по комнате.
- Мне кажется, что тут вы, Мама, ошибаетесь, - начал он. – Мне кажется, что тут вы ошибаетесь, хотя мне кажется, что вообще-то вы, Мама, никогда не ошибаетесь. А тут вышла у вас, Мама, небольшая промашечка, нюансик, так сказать, ошибочка Огромного Мастера, такое бывает, и у нас в Центре, и у вас.
«Зачем я напомнил про Центр?» - наверняка подумал Писатель про себя, но было уже поздно. Мама проникновенно обвила Писателя всем телом и, заглядывая во что-то, начала приговаривать:
- Я вам с Альбиночкой внуков стану нянчить, есть у вас внуки? И в магазин за сметанкой, и на базар за этими вашими термитами. Вкуснота, должно быть. Сама-то я кушаю совсем мало, не пью вовсе, воздухом подышу разок-другой, сигареткой занюхаю и спатечки. Хотя, конечно, сперва внуков ваших с Альбиночкой покормлю, прогуляю, спать уложу, научу письму-счёту, во сне оно ловчее учится.
Писатель заплакал.
- Нет у нас внуков, Мама, - прошептал он.
Мама понимающе кивнула и погладила несчастного Писателя по чему-то.
- Что-то не так с Альбиночкой по женской части? Бывает. Ты, главное, не тушуйся, сынок. Говорят, медицина сейчас просто чудеса вытворяет, будто в фантастическом романе. Повезу вас с Альбиночкой в Центр, там как-нибудь обустроимся, я вас в обиду не дам, я же мать, в конце концов, а мы, матери, за сынков своих, за внучков своих кого хочешь порвём в клочья. Вот ты кого хочешь, чтобы я порвала в клочья, а?
- Вас, Мама, - ответил Писатель, - никто и не побеспокоит такими просьбами. Вы не волнуйтесь. Вам не нужно волноваться в вашем возрасте и при вашем важном общественном положении. Вы, Мама, себя должны поберечь. Поэтому вы отдыхайте, набирайтесь сил, за Саяповым с Синичкиной приглядывайте, а уже мы с Альбиночкой как-нибудь сами.
Мама запричитала, заохала, хотя было видно, что она чрезвычайно польщена тем, что такой уважаемый Писатель, даже не гуманоид, так близко к чему-то принимает её устремления и чаяния. Не то что этот неудачник Саяпов и эта Синичкина-проститутка.
- А как же внучки ваши? – уточнила Мама. –Может, всё же нам лучше всем вместе жить? Это экономно, мне Саяпов объяснял.
- Это неудобно, Мама, - ласково возразил Писатель. – Ведь я даже по-вашему в туалет не умею ходить.
Мама воспрянула душой.
- Так я научу! – воскликнула она.
В эту минуту за стеной стало слышно, что Саяпов вернулся с работы и зовёт всех кушать пиццу. Он частенько покупал по дороге пиццу. Пицца обычно была хороша.
5.
Ближе к вечеру Синичкина сидела на кровати Писателя и смотрела, как тот пакует свои вещи: рукописи, блокноты, заметки, остатки сушёных термитов. Удивительно ловко у него это получалось, Синичкина не могла такого не заметить. Вроде и ручек у Писателя нету, вроде и чемодан у него самый обыкновенный, как у всех здешних, вроде категорически неудобно запихивать в обыкновенный чемодан рукописи и заметки, когда у тебя совсем нет ручек, а у чемодана есть одна, но Писатель справлялся с задачей быстро и аккуратно-зиккуратно.
- Вы очень ловкий человек, - отметила Синичкина, болтая ногами. – Да-да, я знаю, что вы не человек, и даже не гуманоид, и всё такое. Но вы очень ловкий. Да-да, не кокетничайте. Кокетничать – это моя задача. Замечали, как мне идёт кокетство?
- Замечал, конечно же, - ответил Писатель, отчего-то немногословный и не дружелюбный сегодня.
Синичкина подалась к нему всем телом и прислушалась. Или принюхалась.
- Что с вами такое сегодня? – спросила она. – Вы не в духе. Должно быть, вам не пришлась по душе наша пицца? Простите. Саяпов порой ошибается в выборе пиццы. В следующий раз я непременно возьму на себя задачу выбора пиццы. Саяпов становится таким рассеянным после преподавания, замечали?
Писатель щёлкнул последней застёжкой и вжикнул последней молнией. Синичкина слегка вздрогнула.
- Нынче вы не жалеете электричества для ваших молний, - отметила она. – Любопытно, отчего? Не собираетесь рассказать прежде, чем бросите нас здесь. Вы ведь собираетесь нас здесь бросить, не так ли?
Писатель с минуту пристально смотрел на неё, а затем бросился к кровати, опустился перед ней на что-то и взял Синичкину за руки.
- Потрясающе лирично, - охнула девушка и покраснела от романтики и неожиданности.
- С кем она опять там разговаривает? – послышалось из кухни ворчание Мамы.
Саяпов внутри них замер, поражённый и растерянный.
- Что происходит? – спросила Синичкина вслух, а подумала: «Что именно с нами происходит?»
Писатель склонился и показал, что прикрыл в покорности глаза.
- Позвольте мне объясниться, - сказал он. – Я готов, да и не могу больше утаивать от нас всех, что именно с нами происходит.
Синичкина ахнула:
- Вы можете читать мысли?
А подумала: «Вы умеете читать мои мысли, ах вы, негодник?»
- Простите, - сказал Писатель. – Думаю, нам всем лучше прийти сюда. Мама, слышите? Саяпов, я надеюсь, что вы тут. Мне придётся нам всем всё объяснить.
- Мне некогда! – закричала Мама из кухни. – Я готовлю завтрак. Вам же, паразитам. На завтра на утро.
Синичкина покачала головой с грустной улыбкой на лице.
- Она не придёт. Она слишком для этого гордая.
- Да-да, - ответил Писатель. – Она слишком гордая и слишком одинокая. Ей будет без нас легче.
«К чёрту Маму! – подумала Синичкина. – Немедленно объяснитесь, что вы там думаете о нас!»
- Извольте, - ответил Писатель вслух, всем своим показывая, что в присутствии Саяпова не намерен скрывать свои мысли, а уже Синичкина – пускай скрывает, ежели ей так романтичнее. – Извольте. Как вы знаете, мы там, в Центре, вовсе и не люди вовсе и даже не гуманоиды. Между нами больше отличий, нежели совпадений. И одно из основных – это эволюция.
- Чего-чего? – крикнула из кухни Мама. Не расслышала.
- Эволюция вида, - пояснил Писатель и пожалел, что упаковал уже блокноты и ему нечем нарисовать пояснительную схему. – Дело в том, что мы умеем эволюционировать по собственному желанию. Постойте, не нужно пока вопросов, я поясню.
Он поднялся и побродил по своей комнате, то ли прощаясь с ней, то ли подбирая слова.
- К примеру, когда мне потребуется перенести на бумагу все мои впечатления и наблюдения, надёжно хранимые в сундучке, я с лёгкостью отращу себе ручки и смогу записать лирический роман хоть бы на пишмашинке, а хоть бы и с помощью чернил и гусиного пера, у меня есть одно такое перо, я подобрал его на берегу пруда под вашим холмом.
- Вот хитрюга, - заметила Мама из кухни.
Синичкина уважительно поклонилась, впрочем, на вставая с кровати. «Ишь ты, у него могут быть ручки, - подумала она. – Дело становится совсем любопытным. Ручки нам с ним могут пригодиться, ой ещё как могут!»
Писатель буквально рухнул в облако смущения, закашлялся, зашмыгал чем-то, но озвучить мысли побоялся. Или просто пожалел Саяпова, решил, что пускай тот лучше пребудет в неведении про ручки в таком вот контексте.
- Так вышло и с чтением мыслей, - продолжил Писатель, пыхтя и отдуваясь. – Как только я понял, что Синичкина думает обо мне нечто такое, что не хочет или не может проговорить вслух, я эволюционировал себе умение читать мысли. Но, хочу особенно подчеркнуть, мысли только одного человека, нашей очаровательной Синичкиной.
- Спасибо, - сказала Синичкина улыбаясь. А подумала: «Спасибо, милый-милый Писатель!»
Тот выпрямился и продолжил:
- Как только я смог, на беду или на счастье, услышать мысли нашей очаровательной Синичкиной, мне волей-неволей пришлось задуматься и нашем возможном будущем. И после долгих и трудных раздумий я пришёл к выводу, что вариантов развития событий не так много. Практически лишь один.
- Один, - повторила Синичкина, словно во сне.
- Упрощаешь, сынок, - донеслось из кухни. – Ох, упрощаешь.
Писатель отрицательно пошевелился и выпрямился ещё сильнее.
- Да, один-единственный выход! – провозгласил он.
Синичкина молчала и только во все глаза смотрела на Писателя. И ничего не думала, по крайней мере, ничего связного.
От Мамы также не доносилось вестей.
- Представьте себе, один-единственный выход! – максимально драматично произнёс Писатель. И опять сделал огромную паузу.
«Вот он, оказывается, пижон!» - подумала Синичкина, а вслух сказала:
- Так какой же?
- Дуэль! – ответил Писатель, и у него чуть было не появилась правая рука.
Синичкина обдумала его слово «дуэль». Писатель подслушивал и кивал.
- Так и есть, - сказал он. – Только дуэль могла бы разрешить все наши внутренние и внешние противоречия. Сами понимаете, у нас весьма строгие законы чести, никаких поблажек малодушным и трусам. Слышит, Мама? Никаких, я говорю, поблажек!
- Психи, - пробормотала Мама и, судя по звукам, села пить кофе.
- Конечно, дуэль, - продолжал Писатель. – Дуэль между мною и Саяповым. Как мужчина с мужчиной, с девяти шагов, пока не сойдётесь, не расходитесь, короче говоря, у нас крайне сложный дуэльный кодекс, но есть отличные специалисты-толкователи. Мы бы справились. Но!
- Но? – переспросила Синичкина. Ей бы хотелось посмотреть на дуэль. Любопытно же.
- Но, - кивнул Писатель, погрустнел и опустился на кровать. – У меня же нет ручек, поэтому стрелять с какого бы то ни было количества шагов я не очень хорошо умею. У Саяпова же ручки есть, но у него нет пистолета. Вам тут, в Здешних Краях, пистолета не положено. А нам там, в Центре, положено. Каждому нам там, в Центре, специально обученные не люди, даже не гуманоиды, кладут при рождении пистолет, вот сюда, рядышком, как вы говорите, «под бочёк». Через «ё», совершенно верно. Поэтому рано или поздно я без ручек, но с положенным пистолетом, Саяпова бы убил, пускай он и с ручками. И что получилось бы тогда?
- Что? – беззвучно спросила Синичкина.
- Вместе с Саяповым я убил бы и вас, очаровательная и беспримерная Синичкина. Рано или поздно. В один и тот же день.
- В один прекрасный день, - сказала Синичкина, и лицо её осунулось. «Думаю, что я была бы готова», - подумала она при этом.
- Несомненно, - подтвердил её мысли Писатель. – Вы умерли бы с Саяповым в один и тот же день, и, значит, ваша с ним любовь оказалась бы сильнее моей с вашей. И дуэльная моя честь оказалась бы посрамлена.
- И что тогда? – спросила Синичкина с лёгким любопытством.
- Не знаю, - горько ответил Писатель. – Таких прецедентов у нас ещё не было.
Писатель встал с кровати и сделал прощальный жест.
- Я улетаю, - пояснил он. – Живите без меня вместе. Живите безмятежно и будьте счастливы. Я вот только чемодан заберу.
И он полез было целоваться, но смутился и передумал.
- Стойте! – вдруг воскликнула Синичкина. – Подождите. Тут Саяпов хочет вам что-то сказать.
6.
Они подождали минут двадцать, пока Саяпов проявлялся в главу семьи. Мама даже перестала шумно прихлёбывать и стала прислушиваться.
- Вот что я тебе скажу, - сказал Саяпов, поправляя волосы на руках (при проявлении их частенько курчавило). – Любовь должна быть превыше чести и смерти. И превыше разных там кодексов, положено оно или не положено. Любовь должна быть, пускай с ручками или без ручек, но должна быть. Не нужно бежать любви.
Чуть ли не минуту они стояли друг напротив друга и молчали. Саяпов незаметно почёсывал локоть.
- И что это значит? – спросил Писатель, прерывая молчание.
- Мы летим с тобой, - просто объяснил Саяпов.
Писатель заметно опешил.
- У меня нет внуков, - сказал он растерянно.
- Будут, - твёрдо пообещал Саяпов. – Ты только погоди полчасика, мы вещи соберём.
- Как же так? – ещё больше растерялся Писатель. – У нас же тесно, и воздух совсем не такой, как в Здешних Краях, Центр же, сами же понимаете, и не зовут там уже давно никого и никуда. Мама опять же будет ругаться, да и Альбиночка вряд ли обрадуется.
Вдруг солнце тронуло своим лучом Писателя по чему-то.
- Знаете что, - сказал он смело и полной грудью, - собирайтесь! Когда я прочту Альбиночке о вашей Любви, она наверняка умилится, и мы сможем стать настоящими друзьями. Кто же устоит перед такой Любовью? Собирайтесь скорее. Я пока с Мамой попрощаюсь и полетели.
«А кто такая Альбиночка?» - подумала внутри них Синичкина.
- Понятия не имею, - ответил Писатель. – Вот заодно у Мамы и спрошу.
И они все вместе принялись собираться в Центр.
Комментариев нет:
Отправить комментарий